Jazzzzman
Давно дело было. Думаю, срок засекречивания уже вышел. Пришел к нам на эфир Дядечка - из тех дядечек, что в одиночку никогда не ходят, только с полком охраны, и каждый охранник в чине не ниже генерал-лейтенанта. Ну пришел и пришел - нам-то что, сидим в продакшне, кнопки жмем. Вдруг суета какая-то в коридоре, к нам в монтажку вбегает серьезный гражданин без погон, внимательно обводит взглядом помещение, тихо говорит кому-то за дверью: "Чисто!" и остается стоять у стены. За ним входит еще один, и тоном, не терпящим возражений, говорит:
- Все микрофоны выключить, запись не вести, из того помещения всех вывести. У нас важный телефонный разговор.
"То помещение" - это микрофонная студия, большая комната, отделенная от нас стеной с большим звуконепроницаемым окном. В микрофонке до этого момента находился Витя, который незамедлительно вывелся оттуда самостоятельно. От греха.
Тут ввели, значит, Того Самого Дядечку в нашу микрофонку и обе двери за ним закрыли. Видим - ходит он там в плаще от стены к стене и по телефону разговаривает. Звука не слышно, разумеется, ибо все микрофонные кабели мы топором перерубили, пульт расплавленным свинцом залили, мониторы сожгли и пепел над Химками развеяли. Но зато заметно, как на лице у Дядечки периодически возникает такое страдальчески-напряженное выражение, будто ему Голос В Телефоне зубы рвет без наркоза. Все сразу. Или, скажем, сообщает ему, что с этого момента жить Дядечке придется на среднюю зарплату по стране. Взгляд у Дядечки на секунду стекленеет, губы сжимаются и цветом он становится, как кирпичная кладка. Потом его отпускает ненадолго - и снова. Серьезный, видать, разговор. Но недолгий. Минуты через полторы генерал-лейтенанты повели Дядечку в эфирку. А мы остались.
Возвращается Витя в микрофонку, делает по ней пару шагов и вдруг обратно:
- Ребята, а давайте я пока туда не пойду. Там бы это... Проветрить надо бы. Очень надо...
Вот, собственно, вся история. Только я уже лет пять в догадках теряюсь - значит ли это, что Дядечка целенаправленно искал звуконепроницаемое помещение, ибо прижало очень? Не, ну а что? Все мы люди... Или же правда такой серьезный разговор был, что абонент сильно переволновался?
- Все микрофоны выключить, запись не вести, из того помещения всех вывести. У нас важный телефонный разговор.
"То помещение" - это микрофонная студия, большая комната, отделенная от нас стеной с большим звуконепроницаемым окном. В микрофонке до этого момента находился Витя, который незамедлительно вывелся оттуда самостоятельно. От греха.
Тут ввели, значит, Того Самого Дядечку в нашу микрофонку и обе двери за ним закрыли. Видим - ходит он там в плаще от стены к стене и по телефону разговаривает. Звука не слышно, разумеется, ибо все микрофонные кабели мы топором перерубили, пульт расплавленным свинцом залили, мониторы сожгли и пепел над Химками развеяли. Но зато заметно, как на лице у Дядечки периодически возникает такое страдальчески-напряженное выражение, будто ему Голос В Телефоне зубы рвет без наркоза. Все сразу. Или, скажем, сообщает ему, что с этого момента жить Дядечке придется на среднюю зарплату по стране. Взгляд у Дядечки на секунду стекленеет, губы сжимаются и цветом он становится, как кирпичная кладка. Потом его отпускает ненадолго - и снова. Серьезный, видать, разговор. Но недолгий. Минуты через полторы генерал-лейтенанты повели Дядечку в эфирку. А мы остались.
Возвращается Витя в микрофонку, делает по ней пару шагов и вдруг обратно:
- Ребята, а давайте я пока туда не пойду. Там бы это... Проветрить надо бы. Очень надо...
Вот, собственно, вся история. Только я уже лет пять в догадках теряюсь - значит ли это, что Дядечка целенаправленно искал звуконепроницаемое помещение, ибо прижало очень? Не, ну а что? Все мы люди... Или же правда такой серьезный разговор был, что абонент сильно переволновался?
Сочувствую Дядечке, жутко больнючее и очень не презентабельное.