Во второй половине восьмидесятых годов прошлого века меня, прыщавого семиклассника, как-то случайно занесло в Дом Культуры. В нашем ДК, помимо танцевального кружка, пыльной библиотеки и злой вахтерши, обитало несколько вокально-инструментальных ансамблей. Штуки три, кажется. Репетировали все они в одном помещении, деля его посменно. Приблизительно раз в месяц давались самые настоящие концерты, правда, бесплатные. Я набрался наглости и, разинув варежку, полюбовался немного на репетицию загадочных волосатых парней, которые смачно курили в форточку, сидя на ударной установке и разговаривали на непонятном языке:
- Вовк, ты глиссани перед вступой! У меня же тут брэк сразу после твоей глиссы.
- Как я тебе глиссану, у меня ж фужняк вдут! Кто на фужняке глиссует? Мне б дисторцию нормальную…
- Сходи завтра к Юрке Джою, ему из Болгарии классную югославскую падаль приперли, вот там ваще хендриковская дисторция…
Мужики были совсем древние – лет по девятнадцать, а одному, поговаривали, даже двадцать три. Матерясь через слово, они обсуждали какую-то лопату, и казались при этом занятыми очень серьезным и невероятно далеким от меня делом.
Как ни странно, меня приняли – руководитель кружка (так он, невзирая на длинные волосы и ядерный перегар, назывался в штатном расписании ДК) как раз набирал новую группу. Назавтра в одиннадцать утра мы собрались на первую репетицию. Меня поставили за совершенно невероятный инструмент – двухмануальную «Лель». Это был электроорган советского производства с двумя клавиатурами. Я позорно обозвал монстра «ионикой», за что был тут же осмеян хипповатым руководителем. За барабаны усадили Сашку, который видел ударную установку вблизи впервые в жизни и все время ронял палки. Соло-гитаристом временно являлся сам руководитель, а на бас утвердили полную девушку Иру. Откуда она вообще взялась – неизвестно. Ремень у бас-гитары оказался коротковат, и не по годам развитая грудь басистки прекрасно умещалась в выемке на корпусе инструмента. Играть (точнее, ковырять струны) грудь не мешала. Пришла еще и вокалистка – Маринка из другой школы, девица яркая и очень самодеятельная.
И вот этим составом мы начали репетировать первую в своей карьере песню – это были «Розовые розы». Те самые, которые Светке Соколовой. Песня, в общем-то, мужская, но Маринка не особенно кочевряжилась и взялась за ее освоение.
Я бы отдал половину жизни, чтобы сегодня послушать, как мы это делали. Клянусь. Помню только одно – было очень громко. И нутром чувствую, что наша музыка напоминала звуки, которые издает асфальтовый каток, проползая по руинам посудного магазина.
Кстати, дальше розовых роз дело так и не пошло. Грудастая Ирина очень скоро перестала приходить на репетиции, горе-ударник Сашка в очередной раз влюбился в старшеклассницу и забил на барабаны, а вот мы с Маринкой как-то задержались в шоу-бизнесе. Я, скорее всего по причине отсутствия клавишника в основном составе ВИА, а Маринка – благодаря неустанному вниманию со стороны мужиков из старшего состава.
Через пару недель я твердо знал, что такое «каподастэр», отличал на слух «фужняк» от «дисторции» и открыл для себя, что слово «лопата» означает гитару, а в слове «ибанэс» (с ударением на «э») ничего крамольного нет. Еще через месяц я с переменным успехом тренькал на ритм-гитаре, изредка басил и даже постукивал на «кухне» - так метко называлась ударная установка.
Играли мы, в основном, что-то из наследия Владимира Кузьмина – его очень любил наш вокалист-клавишник Саня. К тому времени я начал рисовать собственные немудреные песенки («кровь-любовь, ботинки-полуботинки»), и некоторые из них тоже входили в программу ВИА. За то, чтобы услышать это, я отдал бы сегодня вторую половину жизни. И еще б немного доплатил за то, чтобы увидеть, как мы, в бело-розовых костюмах, которые пошил нам все тот же Дом Культуры, в национальный праздник День Речника выходим на плохо оструганную сцену, и в свете краденых светофоров потеем от волнения перед микрофонами.
Три года я ежевечернее приходил в Дом Культуры. Это было очень в кайф.
Завершилось все как-то постепенно. Сначала басист Вовка начал приносить в ДК звякающие спортивные сумки и приводить каких-то девушек, и однажды выяснилось, что в мою двухмануальную «Лель» кто-то излил содержимое собственного желудка. Не «на» а именно «в», и инструмент сгорел. Вовка был с позором изгнан, но от него остался тот самый «Ибанес». Маринка стремительно вышла замуж и тут же очень повзрослела. Или наоборот - сначала повзрослела, а потом вышла. Потом Сашка занялся каким-то собственным бизнесом, и вместе с гитаристом Димычем женился. Встречаться стали раз в неделю, по четвергам, но все равно всегда кого-то не хватало – а играть без баса или «кухни» очень тоскливо. Репетиции случались все реже и реже, а концертов не проводилось совсем. Даже на Проводы Зимы и День Победы. Я еще какое-то время по привычке заходил в гости после института, и вахтерши пускали меня в репетиционную комнату. Но делать там было нечего – аппарат пылился по углам, и инструменты лежали в кофрах, как в гробиках. Рок-н-ролл мертв.
Нет, как-то не хочется заканчивать историю в таком вот миноре. Давайте чуть-чуть назад.
На концерте, посвященном первому сентября, в зале было некуда присесть – забиты были и кресла, и принесенные скамейки и лестничные ступеньки. Впрочем, так почему-то было почти всегда – не избалованные культурой речники валили на бесплатные концерты самодеятельности. Нас трясло в предстартовом мандраже, поскольку вступительная речь уже прозвучала, и ВИА предстояло вжарить рок. Вовка за кухней дал палочками отсчет – в два раза быстрее, чем на репетиции. Раз. Два. Раз, два, три, семнадцать… И мы вжарили! Нестройно и не в долю, на рваном пластике барабанов и лысых струнах, но с таким бешеным адреналином в крови, что на прожекторах начал плавиться разноцветный пластик…
Спустя два такта выяснилось, что мы-то тут вовсе не при чем. Пластик поплыл от того, что в электросети Дома Культуры что-то с чем-то перемкнуло, и розетки выдали нам столько электричества, словно хотели выполнить пятилетку за три года и разорить ДнепроГЭС. Спустя еще пару тактов что-то где-то бздынькнуло, стукнуло, и на сцену рухнула темнота. И тишина. ДК отключился полностью. Зал выдохнул и зашелестел. За кулисами заискрили зажигалки, кто-то чиркнул спичкой…
И тут Вовка, который принципиально не выходил на сцену без пятидесяти граммов, неожиданно тоненько затянул:
- Ой, ты степь широоооокаааая…
Откуда-то справа присоединился Саня:
- Стееепь раааздоооольнааая…
А потом тихонечко подтянулся зал. Вполголоса так, насколько позволяла душа речника, слегка сбрызнутая праздничной водкой.
Свет дали на втором куплете. Мы даже попытались врубить инструменты и подыграть, но ничего путного не вышло – допели так.
И только потом вжарили рок.